"Сочинизмы скорпиошки - 2" или "снова собираю друзей"

[Скорпя Ёжкина]

Все наши случайные встречи –
котами в мешках…
А знаешь, наверно, так легче –
не исподтишка…

Столкнулись – и словно цунами
уносит в поток,
…Зажмурится робко над нами
седой потолок…

Не чуя вины, /ни предлогов
не ищем, ни дней /
уходим своею дорогой…
Вот так, без затей,

не ведая, скрутит ли снова
незримая ось,
надеемся без договора–
с тобой на «авось»…

[Скорпя Ёжкина]

Как будто не было войны … пестрел апрель,
день выпал солнечным и непривычно ярким.
Я разложила все нехитрые подарки,
на тощем ватнике , что заменил постель…

От мамы брошь - /на хлеб не смЕнена пока/
И от бабули – /не исчезнувший в растопке/
двухтомник Пушкина.
И, в жестяной коробке,
невесть откуда - монпансье. Моя рука,

дрожа, исследует богатства, как во сне…
А в леденцах – твое письмо. /И – разрыдаться!
какое счастье…/
Мне впервые восемнадцать -
и я впервые влюблена назло войне...

[Скорпя Ёжкина]

ЛЕДОСТАВ

В тихой комнате – вечер, безвкусный, как мел,
все – осталось нетронутым, все – на местах.
Только воздух, когда-то живой, – онемел..
Постучался январь. Замело. Ледостав.

Наших рек рукава заплелись за спиной –
усмирила зима непокорный поток,

мы раздавлены этой чужой глубиной,
Не прорваться наверх. Толща льда. Потолок.

Где-то празднует жизнь свой отсчитанный год -
шум толпы, суета, поцелуи и смех…
Мы, как пьяные рыбы, в тисках темных вод,
а хотели – /наивные/ – всё как у всех..

Сил всего-то – упасть на ковровое дно,
и, обнявшись, уснуть в одинаковых – снах…

Встрепенуться от треска! От солнца – в окно!
Ледоход… в нашу прорубь упала весна…

[Скорпя Ёжкина]

Я загадала досчитать до ста,
как смертник, что на цыпочках - по минам…
О, господи, откуда ты достал
слова, что пахнут древним нафталином:

«Давай, останусь рядом, будто друг..» -
/как глупо, и как пошло…/ я краснею,
дрожат и холодеют пальцы рук,
стыдясь услышать эту ахинею…

Смеюсь, - а хохот опадает вниз,
подрубленный твоим смиренным взглядом.
О, мой сентиментальный Арамис,
мы не враги, но мне друзей не надо…

Как в приторных кино – луна висит,
Фонарь и ночь - смешная мизансцена…
И мы с тобой – всего лишь реквизит
разлуки- клоунессы на арене…

« А ты еще так трогательно мал!» -
и, плечи, сжав, из-под софитов вышла…

Хрустел, как бутафорией крахмал,
следами снег на улочках затихших…

[Вiа]

А помнишь, мы в детстве играли в «войнушку»,
бомбили на клеточках «свастику»?
И краснозвездые русские пушки
стирали фашистов как ластиком?

Очень тронуло это стихотворение. У меня есть созвучный эпизод в главе:

*

...Сделав шаг назад, Федька расслышал дедов шёпот:
–Что бродишь как привидение? Иди и попробуй заснуть, – не поднимая век, Николай Петрович сел, и только тогда распахнул глаза, встретясь взглядом с блестящими глазами внука. – Брысь в кровать.
Федька моментально испарился, и Николай Петрович снова попробовал прилечь.
Сердце щемило от нехватки кислорода, а мысли о пожаре тревожили страшными воспоминаниями.
Николай Петрович Румянцев хорошо знал, что такое лесной пожар. Даже слишком хорошо. Ему исполнилось пять лет, когда он в первый раз увидел, как может полыхать молодой сосняк возле железнодорожной станции Узловая, где они с мамой жили с самого начала войны.
Зимой сорокового года, маленький Кольша тяжело переболел гриппом, и чтобы поправить здоровье ребёнка, мама Оля сняла дачу по совету своей сослуживицы. Отец был не против, насказал только следить, чтоб мальчишка не перекупался.
Невысокий, улыбчивый отец с начинающими редеть волосами, подсадил Кольшу на верхнюю полку, поцеловал маму и пообещал.
– Я присоединюсь к вам в августе.
Последние слова отца, сказанные на перроне Московского вокзала, утонули в свистке паровоза. Кольша долго махал папе панамкой в окно, с восторгом предвкушая, как отдав билет проводнику, мама откроет грушевое ситро и почитает книжку про дядю Стёпу, чтобы сын не скучал в дороге.
Больше отца они с мамой не увидели, а сами на всю войну застряли на станции Узловая.
Ох и бомбили её немцы! Ох и бомбили.
Как только выяснилось, что дороги в Ленинград больше нет, мать устроилась на работу санитаркой в больницу, а Кольша целыми днями сидел дома и смотрел на часы.
– Я вернусь, когда маленькая стрелочка дойдёт до цифры семь, – показывая ходики на стене, объясняла ему мама, – а ты сиди, не балуйся. Захочешь есть – поешь картошечки, я тебе оставила на плите.
Хлопая дверью, мама уходила, и Кольша оставался один, если не считать Лёшку с Машкой, живших через дорогу в доме тёти Нади. Чтобы скоротать одиночество, Кольша вставал коленками на стул и смотрел в окно, ожидая, пока Лёшка или Машка не помашут ему рукой. Тогда он махал в ответ и смеялся, потому что Машка всегда очень смешно прижимала к стеклу нос, и он становился похожим на поросячий пятачок.
Маленькая стрелочка на часах работала плохо, потому что в отличие от большой, двигались невероятно медленно, почти незаметно. Один раз Кольша, не выдержав ожидания, придвинул к стене табурет, на него водрузил перевёрнутый чугун, и балансируя на одной ноге, придвинул ненавистную стрелку к заветной семёрке. Но мама всё равно не пришла.
– Война, сынок. Мы все воюем. И папа, и я, и ты, – объясняла ему мама, а Кольша никак не мог взять в толк, как же он воюет? Там где папа, на фронте, стеляют из пушек, ездят танки, летают самолёты, а тут тишина, только поезда гудят день и ночь, гоня по рельсам эшелон за эшелоном.
Чтобы помочь Красной армии громить противника, Кольша насобирал пустых спичечных коробков и, обильно наслюнив химический карандаш, нарисовал на них звёзды. Теперь спичечные коробки превратились в грозные танки. Они с гудением катались вокруг печки и вдребезги разбивали оборону противника, выстроенную из разноцветных кубиков.
Что такое война, Кольша понял зимой, когда маленькая стрелочка на часах подползла к цифре четыре, и до маминого прихода оставалось ещё долго. Он хорошо запомнил время первой бомбёжки.
Над головой что-то ухнуло, пол вздрогнул, стулья разлетелись по комнате, а из окон разом посыпались стёкла.
– Мама, мамочка! – завизжал Кольша, не замечая как из носа на грудь течёт кровь, заливая новенькую рубашку в клеточку.
Двери были распахнуты настежь, и с плачем вылетев на крыльцо, Кольша увидал как прямо за домом по верхушкам деревьев гуляет рыжее пламя, рассыпая брызги искр. Почему бабахнуло, и почему огонь, понималось не сразу. Оцепенев от ужаса, он заплакал только тогда, когда прибежавшая мама, рухнув на колени, принялась его теребить, мажа руки кровью с рубашки, и всё время кричала:
–Ты не ранен? Коленька, скажи, где болит?
На мамино лицо через разбитые окна падал отблеск пламени, растрепавшиеся волосы шевелили порывы ветра, и от того, что всегда спокойная мама, кричит и плачет, становилось совсем жутко.
Ещё страшнее стало на следующий день, когда из дома напротив, вынесли два маленьких гробика – Лёшки и Машки. Поддев под гробы длинные полотенца, и закинув концы себе на плечи, бабы несли их до кладбища под дикий вой тётки Нади, которую мама и пожилая врачиха из местной больницы вели под руки.
Потом фронт отодвинулся, и больше налётов не было почти до конца войны. Но в тот день, когда Кольше исполнилось семь лет, какой-то случайно прорвавшийся фашистский бомбардировщик, сбросил бомбы на гражданский эшелон, вывозящий детей из блокадного Ленинграда. То, что увидели его глаза, Николай Петрович не мог вспоминать всю жизнь, и никогда больше не отмечал свой День рождения…

[Скорпя Ёжкина]

. У меня есть созвучный эпизод в главе:

*
…

спасибо.. дейсвительно, созвучно.. очень

[Скорпя Ёжкина]

"Дождь убаюкивает боль" М. Цветаева

Дождь убаюкивает боль

Дождь убаюкивает боль, сливаясь в шорох за стеклом,
мой, не назначенный никем, самопровозглашённый лекарь,
а я послушный пациент, стою, тесней прижавшись лбом,
к спине целебного окна, захлопнув слезы, душу, веки…

В молчаньи комнатном – тоска. А там – снаружи – капель стук,
как будто, просится ко мне мой гость непрошенный, но чуткий…
Сегодня кто-то, но не я… уснет в кольце желанных рук,
а я застыну до утра в своем дождливом промежутке…

И буду ждать, когда смогу, вздохнуть не жалко, но легко,
освобождаясь от Тебя, как от припадка, бреда, жара…
Мой врач бесплатно исцелит своим дождливым молоком,
плащом наутро, прошуршав, не дожидаясь гонорара…

[Скорпя Ёжкина]

PARANOOS

Ночь. Полнолуние. Звезды полезли
вверх по раскупленным в небо билетам.
Росчерк в истории нашей болезни -
«неизлечимо!»... и, дамой с валетом,
за руку взявшись, по тощей колоде –
/судьи-тузы попросили в отставку/
в поисках джокера медленно бродим…

Но приговор уже вынесен. Ставки
сделаны. Мантия спит в пыльном зале,
полночь как губка вдыхает минуты,
/но и часы зазеркальными стали/
время на выдохе - сжалось как будто…
Скомканы – пики, и червы, и крести,
дремлют присяжные - на циферблате,
нам отвели – полмгновения – вместе,
в этой двухместной и мягкой палате…
Выстрел! – пробит пластилиновой пулей
номер на ржавой табличке. Шестерка
стала нулём… Мы судью обманули!
Глупо…
он тоже за нитки был дерган
кем-то высоким в перчатках атласных
и сюртуке. /я же думала – в тоге/
Он хохотал, видя «марш несогласных»-
в четверо – ног. Мы по кругу в итоге
бегаем, в тщетных попытках прорваться…
Но – по щелчку – неба рухнула крыша,
звезды – спешат в гардероб - собираться,
но на поклон постановщик не вышел…
Занавес! Тссссс….
Но опять чьи-то пальцы,
сдернули ловко натянутый купол….
нам никогда с тобой не догадаться
сколько же сверху вершителей- кукол

[Скорпя Ёжкина]

Разделитель страниц - / твоих – от моих/
этот белый ноябрь – режет листы,
наши буквы испуганно сжались на миг –
и тотчас разлетелись…
В наш монастырь,

слишком тихий - зима влезла тайком,
свой устав /незаметно /
но - навязав,
/вопросительный знак – словно серпом
междустрочье прорвал/
время – назад?

мокрым снегом размыт – набранный текст,
будто не было чувств, не было – глав,
только черные дыры памятных мест
проглотили любовь.
вихри, стремглав,

разодрали в куски – наш фолиант …
только видишь,
курилка - жив переплет !
значит, партия – наша.
Выживем.
Мат.
снова вышли из комы…
время – вперёд!

[Скорпя Ёжкина]

Безумная любовь. (трагифарс)

Несчитанных недель – растянутая сетка,
То час – как год, то месяц – словно день,
Запуталась в тебе, как будто малолетка,
Любовью окрестивши дребедень..

И разум – отказал, /куда-то делась гордость/
Бегу … /и молчалива - и нежна/
Откуда ты взялась, восточная покорность,
Тому, кому и вовсе не нужна?..

Где ласки – словно в долг, и поцелуй – с оглядкой,
Что в омут мне теперь, а что к чертям?
Со сплетнями давно играть умею в прятки,
На эшафот – карабкаясь, шутя..

Безумная любовь – придуманная шалость!
/твой тщательно продуман персонаж/
и буду до конца играть, во что, казалось,
Нельзя играть!
Но я, поймав кураж ,…

Тобою заболев, не жажду исцеленья,
мой жар спадет – я знаю – будет срок..
И снова не стыжусь припасть к твоим коленям,
Как преданный /пока ещё!/ щенок….